До “Перестройки” большое село Кагальник Азовского района с населением более 100 тысяч человек жило полнокровной жизнью: в селе было много предприятий, и все трудоспособное население имело работу. А для маленьких кагальничан работали ясли и детский сад.
Кроме работы на производстве, многие жители имели подсобное хозяйство. У моих родственников, проживающих в этом селе, тоже было немало живности: корова, поросята, гуси, куры. А охраняли все это добро небольшой лохматый пес Шарик да лобастый серый кот Васька с белой “звездочкой” над носом.
Пес с котом были ровесники: обоим было по восемь лет. С детства росли вместе, даже жили в одной будке, построенной для них зятем моей тети. Но миска для еды у каждого была своя. И каждый из друзей выполнял неписанный закон: «Чужое – не трожь!» Даже домашнюю птицу они приучили к этому. Та, по своей легкомысленности, однажды хотела познакомиться с содержимым мисок, но «познакомилась» с нравом их хозяев.
Шарик был хоть мал ростом, но кусачий и со звонким, как колокольчик, голосом. Только кто чужой подойдет к калитке, как пес тут же зальется лаем: “Знай, мол наших! Не зря хлеб едим, да и не только хлеб…” Поэтому посторонние боялись запросто заходить во двор.
А Василий в своем «ведомстве» – сарае, где хранилось зерно, был грозой для крыс и мышей. Крыс он не ел, только душил, а мышами лакомился с удовольствием. Иногда он и Шарику приносил в подарок жирную крысу или большую мышь, клал их рядом с миской и, отойдя в сторону, с нетерпением ждал благодарного взгляда друга. Но тот, подойдя и понюхав подношение, фыркал: “Как можно есть такую гадость, да еще и предлагать это мне?!” – и возмущенный уходил в будку. А кот, не понимая недовольства Шарика, посидев еще немного над «подарком», съедал мышь и шел спать в будку, где в их «коммуналке» у каждого был свой угол.
Хозяева кормили “сторожей” сытно. Часто доставалось и мясо (мыши, конечно, не в счет). Хозяйство большое, жили хорошо. А когда Николай, как звали зятя, стал работать на звероферме по выращиванию норок (и такая ферма была в селе!) и каждую неделю на грузовичке ездил куда-то за Таганрог за мясом – кормом для зверьков, то жизнь Шарика и Васьки стала вообще расчудесной: «от барского стола» и им перепадало.
Жили друзья дружно, но иногда и ссорились. Особенно Шарика раздражало весеннее “пение” кота, мощный противный бас которого выделялся среди xоpa соперников. От этого завывания пес не мог уснуть и, ворочаясь от бессонницы, ворчал: “Эх жаль, что я на цепи! Пооткусывал бы хвосты этим Шаляпиным!» А когда под утро гулёна возвращался в будку, пёс брезгливо чихал и предлагал другу поспать на дворе, ссылаясь, что от того сильно несет кошачьим духом. К запаху Васьки Шарик привык с детства и не считал кошачьим.
Но бывало и Шарик, отпущенный с цепи, подавался в загул. А когда возвращался в будку, то повизгивал от восторга, пытаясь “рассказать” коту о своих похождениях. «Не мешай спать, Ромео!» – незлобно ворчал Василий, и тут же засыпал, а пес еще долго не мог уснуть под впечатлением своих побед.
Так и жили они, понимая друг друга «с полуслова». Хозяева их любили, а те, в благодарность, служили им «верой и правдой», выполняя в хозяйстве каждый свои обязанности.
Но вот пришла Перестройка и, как цунами, “смыла” все предприятия. Люди остались без работы, в том числе и мои родственники, которые теперь жили на мизерную пенсию старой женщины – моей тети, а когда-то большое подсобное хозяйство потихоньку «проели», оставив с десяток кур. Слава Богу, что выручал еще огород, да не перевелась рыба в речке.
Перестройка отразилась и на Шарике с Васькой. Их стали плохо кормить, часто называя дармоедами. Вместо сытной мясной похлебки давали какую-то постную бурду или уху, разбавленную водой. Даже хлеба не было вдоволь. И превратились они из холеных в тощих и жалких. Шарик из кругляша теперь походил больше на маленькую таксу, а у Васьки через потускневшую шерсть можно было пересчитать ребра. Мыши исчезли из сарая из-за отсутствия зерна. А так хотелось мяса! И в лобастой голове животного зародилась шальная мысль: словить цыпленка у соседей. Своих цыплят он свято не трогал и сам их охранял от чужих котов и собак.
План был гениальный: красть надо не у рядом живущих, а подальше. Кто же подумает на Ваську, если тот живет вон аж где? Так думал Василий и вскоре приступил к реализации плана. Как уж там вышло, сколько он сидел в засаде, но курчонка словил и принес в будку, где с Шариком «по-братски» поделили добычу. Хоть и стыдно воровать (да разве сытый это сделает?), но как приятно полакомиться! И воровство стало повторяться то у одних соседей, то у других.
Первой шкоду заметила тетя, когда перестилала солому в будке: она обнаружила останки цыплят. Подозрение пало сразу на Ваську, так как Шарик последнее время был на привязи. Схватив кота за шиворот, она стала тыкать его мордой в следы преступления. Ворюга не вырывался, а только орал. В его оре слышалось возмущение: «За что бьете?! Кормить надо лучше! Да и цыплята не наши!»
– Ах ты, нахалюга! Ще и огрызается? – удивлялась женщина – Вот возьму топор, так я тиби башку быстро срублю!
После этой трепки воровать стали реже и дальше от дома, но сельчане выследили его и обещали пристрелить. И пристрелили бы, если бы не помог случай.
Николай дорабатывал последнюю неделю на ферме, которую продали кому-то вместе с грузовиком и который он был обязан отвезти туда, где раньше брал корм для норок. Когда зять уже выезжал со двора, тётя его остановила и попросила завезти ворюгу по дороге подальше от дома. “Шош я на старости лет буду ругаться
с соседями?! И хоть его, басурмана, и жалко, но он останется живой, а здесь его все равно пристрелют». Со слезами на глазах запихнула упиравшегося кота в мешок. Завязав его, передала в машину. Домочадцы плакали, когда машина стала уезжать. Кота любили все. А Шарик, как будто чуя разлуку, рвался с цепи и выл.
Николай возвратился домой поздно ночью. Добрался на попутных машинах. Его грузовичок забрали новые хозяева, выдали на него расписку, зарплату за три месяца, которую задолжали, и отметили в трудовой книжке, что он больше у них не работает. На душе было чернее тучи. Во-первых, он остался без работы и надежды найти ее: в селе не работало ни одно предприятие. На что содержать семью?! А во-вторых Николай тяжело перенес расставание с котом, которого выпустил из мешка у какой-то хаты за Таганрогом. Мужчина впервые в жизни видел как обреченно плачут коты.
Возвращаясь домой, Николай и сам полдороги плакал. Он проклинал все и всех: и «белых» и «красных», которые с легкостью «перекрашивались» в тот «цвет», который был им выгодным и по воле которых он, здоровый сорокалетний мужик, остался без работы и надежды на завтрашний день.
Прошло десять дней, как отвезли кота. Шарик еще больше осунулся. Теперь он не лаял на чужих, а больше лежал и смотрел в никуда. Ночами часто скулил или потихоньку выл. Да и домочадцы стали более раздраженными. Глядя на будку, вздыхали, но о коте старались не говорить.
И вот на одиннадцатый день, рано утром тетя увидела как Шарик нежно облизывает какого-то “облезлого” кота с белой “звездочкой” у носа. Сердце “ёкнуло”: «Не Васька ли?» Она разбудила зятя: “Ты глянь, Коля, якийся кит прыбывся к нам. А билэ пятно точь в точь як у нашего Васьки. А его лыже Шарык, аш повызгывае».
– Мама, так це ж наш Васька и е! – удивленно-обрадованно воскликнул Николай, разглядывая кота, у которого все ноги были в ссадинах.
Но стоило Николаю приблизиться к нему, как тот зашипел и юркнул в будку, а Шарик, загородив собою вход в свой “дом”, злобно зарычал на зятя.
Домочадцы признали Ваську, но не поверили Николаю, что тот завез кота далеко, хотя в газетах иногда и читали, что животные за сотни километров находят дорогу к дому. Не поверил бы и Николай, если бы не сам, собственноручно, выпустил кота из мешка за 115 км от дома.
16 августа 2006 г.